Выбору можно следовать либо изменить его, и в обоих случаях выбор останется за решением человека. С долгом же иначе: долг возможно только исполнить либо не исполнить. И если ты не исполняешь долг, то становишься предателем. То есть, у выбора есть вариативность, зависящая от того, кто выбирает. Константа выбора в самом человеке. А долг является константой в своей сути, вне зависимости желаний человека. Отсюда его разрушительная догматическая несвобода. И эта лишь разница рождает отношение человека к одному и тому же вопросу. Если каждый раз ты делаешь выбор, то, по сути, невозможно возложить вину за неследование своему предыдущему выбору. И это можно трактовать как безответственность, но на самом деле, если ты каждый раз выбираешь следовать своему предыдущему выбору, ты в гораздо менее кабальной форме принимаешь свою ответственность, нежели чем при долге.
Иной становится ситуация, когда не остается ни одного аргумента следовать своему выбору. Тогда ты совершаешь иной выбор, логичный во всех ипостасях принятия решения. И если брак не рассматривать как долг, а рассматривать как выбор, который осуществляется день ото дня, то и развод имеет меньше шансов, если человек каждый раз находит разумные причины следования своему выбору. Иначе же, говоря о долге: это однозначная постановка вопроса, не связанная с самосознанием, не закрепленная аргументами, кроме некой условной единицы как долг, который, дОлжно исполнять. Но в какой-то момент, разум начинает забастовку, требуя объяснений, почему же это дОлжно так непоколебимо, а аргументы находятся лишь на то, чтобы почувствовать себя виноватым.
Слава чувствовал себя виноватым во всем. В своей нелюбви к жене, усталости от семьи, в том, что был предметом боли вереницы женщин, чьих надежд он не оправдывал. Он чувствовал вину от отсутствия чувства вины за свои измены. За то, что ни в чем не находил смысла. За то, что это разрушительное чувство, порожденное исполнением своего долга в ущерб себе, не давало ему права быть счастливым. Столь желанная свобода, которая казалась ему достижимой только в отсутствии чувств, была лишь иллюзией, потому что он был не свободен внутри себя. Он не был свободен делать выбор – он выполнял свой долг.
Отрицание чувств не позволяло любить даже себя, создавая пустоту, наполняя ей все, за что он брался. Лишь работа была единственным источником вдохновения и наполнена смысла – у нее было простое и благодарное мерило.
Кристина сидела на краю кровати, большое белое одеяло разделяло их – именно этой функции оно придерживалось все чаще, потому как ночи они проводили порознь. Она сидела спиной, задумавшись о том, что скоро, вот уже совсем скоро их история закончится. Кристина пыталась примириться с этой мыслью. Она оглянулась на него, оторвав его взгляд от кресла.
— О чем ты думаешь? – спросила Кристина
— О том, как все быстро проходит. Я не знаю, как удержать время, как продлить ценность текущего момента. Ведь завтра ты будешь смотреть на меня другими глазами.
— Возможно, в них будет гораздо больше, чем сейчас, ведь ценных моментов станет больше
— Ты не должна в меня влюбляться. А я в тебя. Если это произойдет, то все будет потеряно.
— Это зависит только от твоих установок. Если ты так будешь думать, то непременно так и произойдет. Наша жизнь – это проекция наших мыслей. Хотя, чаще всего — наших страхов.
— У всех людей есть страхи. Если я боюсь потерять тебя, значит ли это, что я тебя потеряю?
— Ты боишься любить меня гораздо больше, чем потерять. И рисуешь себе схему зависимости этих факторов, а именно несовместимости любви и отношений. Это твой давний страх. Ты построил на нем свой брак. Именно этот страх и воплощается в твоей жизни.
— Мой брак построен на удобстве и на обязательствах. А чего боишься ты?
— Я… Я боюсь потерять себя между поиском истинного и настоящим. Недооценить текущий момент. Не увидеть его значимость. И, как ты сказал, он очень быстро пройдет.
— Можно ли быть всегда верным своим решениям?
— Решениям — нет. Себе — да.
— Получается, что ты изменяешь себе прошлому, тому, кто принимал те или иные решения?
— Прошлого нет. Есть ты. И ты меняешься. Это признак развития. В год ты ел пюре из тыквы и запивал грудным молоком. Теперь, кажется, ты так не делаешь.
— Намекаешь на то, что брак не имеет силы обязательств?
— Ты задаешь провокационные вопросы.
— А ты провокационно отвечаешь.
— Хорошо. Ты был верен себе, когда принимал решение жениться?
— Я думал, это что-то большее. Но тогда вряд ли я понимал сам себя.
— И что ты хочешь, чтобы я сказала тебе, что подобный брак — святой долг?
— Долг, возможно не святой. Но у меня двое детей. И они не виноваты в том, что папа, ориентируясь на свои слабости, может лишить их здоровой семьи.
— А в том, что папа может лишить себя счастья, они не будут чувствовать вину? И в этом, правда, они не виноваты, но косвенно ты возложишь эту вину на них. Или ты полагаешь, мы родились, чтобы жить, угождая всем вокруг, кроме себя? А ради тебя тогда кто идет на жертвы?
— Они — мои дети. Они сейчас явно не готовы лишиться отца. А ради меня, наверное, жертвовали мои родители.
— Лишиться отца не готов никто, ни в каком возрасте. Лишиться отца – это потерять его внимание, его заботу, не видеть его. Этого ты не лишишь их. А жертва твоих родителей – в чем она? Она была тобой замечена? Она пошла тебе на пользу?
— Развод не пройдет мимо психики маленьких девочек. Ты же понимаешь. Я не видел тогда жертву родителей, возможно, она была типичной для всех семей – терпеть друг друга. Любви между ними, мне кажется, не было, либо они ее не показывали. Я не могу представить себе, что бы я чувствовал, если бы они развелись.
— А что бы ты чувствовал, если бы видел любовь между ними?
— Я не знаю, как бы было то, чего не было.
— Я спросила «чувствовал», а не «знал»? – с ухмылкой поймала его Кристина на очередной отсылке к его мозгу, а не чувствам.
— Вечно ты со своей психосемантикой, — улыбаясь, ответил он. – Не знаю, что тебе сказать. Любовь для меня — что-то не из моей жизни.
— Представь, если бы все, кто родился в бедных семьях, был бы обречен всю жизнь прожить в нищете, лишь оттого, что не знал, что такое деньги? И его дети тоже, и так далее. Ведь твоя семья никогда не была богата. Тем не менее, ты многого добился и финансово успешен. Сделай то же самое со своими чувствами, перехитри свои образы детства.
— Ты знаешь, я же и правда не такой черствый циник, как внешне кажется. Разумеется, я к кому-то что-то чувствовал, но, когда начинал чувствовать, сразу же заканчивал эти отношения. Потому что жить на две семьи – это слишком. Это уже глобальный обман.
— Глобальный обман — бегать от себя. Я же вижу, что ты несчастлив в браке. И неспокоен в своей нелюбви. Ты не просто от удобства его хранишь. Тебя мучает эта привязанность. Это не смиренное терпение твоих родителей, а осознанное наказание. Так что бы, думаешь, было, если бы они были счастливы? Или если бы они были счастливы, но порознь.
— Веришь, я не видел их счастливых лиц. В 85-ом родители купили чехословацкую «стенку». Еще лет 10 все фото делали на ее фоне, а мама потом еще долго стирала пыль с нее одной. Вот когда ее привезли и собрали — мамины глаза горели. Смешно даже теперь, а тогда это было событием.
— Ну, а твои глаза, когда горели последний раз? – он ухмыльнулся, и молча потянул Кристину к себе на грудь.
Она знала, когда. Она видела, как они горели, поблескивая в сумраке ноябрьских волн, отражая прибрежные огни и все его запретные мысли. Тогда она смотрела в них, отрываясь от поцелуя его мокрого соленого лица.
Автор Виолетта Воробьева @howtobeinsane, фото #Домохозы
